Мой взгляд на поднятую на ФБ тему про психушку)
Джен, ангст, смерть персонажа, сомнения в реальности реальности, сомнительный же хэппиенд.
В ролях: Макс, оригинальные персонажи, Джуффин, Шурф,и некая Светлана М.
)
читать дальшеСашку забрали в феврале. Собственно, не то чтобы забрали – сдала его собственная маман. Маман у него была личностью примечательной, в том смысле, что такой эталонный образец не то позднесоветской, не то раннеперестречной мещанки еще поискать надо. Куда уж ей понять свободного художника. Сашка, впрочем, сам был тот еще субъект, особенно в маниакальной фазе. Конечно, в психушке его быстро загоняли обратно в депрессивную, накачивали чем-то труднопроизносимым и через пару месяцев сдавали на руки довольной родительнице. Однако в этот раз он завис надолго.
Первое время мы ходили к нему всей компанией, таскали книжки и дорогущие «трофейные» сигареты – последними приходилось щедро угощать санитаров, чтобы все остальное доходило по адресу. Потом как-то вышло, что я стала приходить одна. От нашего бурного романа к тому времени остались рожки да ножки, да и те в столь печальном состоянии, что не всякий таксидермист возьмется придать им видимость жизни; и все же, руководствуясь каким-то смутным чувством то ли вины, то ли ответственности, я исправно ходила навещать Сашку – раз в неделю, по субботам, когда дежурила Анечка, милая девочка-практикантка, с которой мы быстро подружились и нередко засиживались за чаем после ее смены. Сигареты благодаря ней стали попадать к Сашке в полном объеме, а мне даже позволялось засиживаться в палате в неурочное время, подолгу пересказывая непутевому нашему товарищу сплетни второй свежести – за прочими я и сама следить не успевала. Санек слушал рассеянно, кивал невпопад, сигареты в палате не смолил – мусолил в зубах, не зажигая, потому что курить без опаски можно было разве что после ужина в каком-нибудь укромном уголке чахлого сада снаружи, если выпустят на прогулку, конечно.
В один из таких визитов, когда мой неудавшийся романтический герой был особенно задумчив после ударной дозы амитриптилина, и не особенно утруждал себя реакцией на мою болтовню, на соседней койке что-то зашевелилось, почесалось и явило на свет из-под груды серых покрывал вполне симпатичную небритую физиономию лет тридцати плюс-минус бесконечность.
- Ты похожа на буривуха,- сообщил мне Сашкин сосед по палате, очевидно, новенький – до сих пор эту койку занимал какой-то костлявый старик, во время моих визитов всегда лежавший на ней неподвижной мумией, со строгим и возвышенным выражением лица – ни дать ни взять, индийский йог в глубоком трансе.
- На кого? – я растерялась. На минуту мне даже захотелось позвать санитаров… хотя парень вовсе не производил впечатления опасного психа. Да и не держали в этом отделении буйных. Но кто их знает, этих ребят?..
- Буривух – это такая птица, - доверительно сообщил мне мой новый собеседник. Он выпутался из одеял и сел, подобрав под себя ноги. Вид у него был вполне спокойный и доброжелательный, только двигался он как-то неуверенно, словно боясь провалиться сквозь поверхность окружающих предметов куда-то еще… ну, так мне показалось. – На Арварохе их считают священными, а у нас в Ехо – просто уважают за феноменальную память. У них большие круглые глаза, совсем как у тебя. Слушай, поделишься сигаретой?
Так я познакомилась с Максом.
- Тяжелый случай, - рассказывала мне Анечка неделей спустя. – Парень почти круглосуточно живет в вымышленном мире, с детально проработанной географией, историей и мифологией, представляешь? Рассуждает со знанием дела о двести тридцать какой-то там ступени магии, и о том, чем она опасна… При всем при этом – такой милый, обаятельный, нормально идет на контакт… ну, в удачные свои дни. Но совершенно не способен существовать в социуме. Как бы это объяснить, без специальных терминов… понимаешь, он, похоже, считает, что весь этот мир ему только снится. Наш мир, то есть. Ну, или он просто здесь проездом как бы. Временно потерял магическую силу, но верит, что его непременно найдут товарищи из того, волшебного мира, и спокойно их ждет… ну, почти всегда спокойно. Были инциденты, на самом деле… поэтому, его только недавно обратно перевели, из буйного отделения. Сейчас-то вроде ничего, новый препарат на нем пробуют, вроде хорошо пошло. Ну, точнее, препарат-то старый, дозировка новая… так, о чем это я? Понимаешь, если мир вокруг ему снится, значит – все можно. И ничто не имеет значения – работа, друзья... Хотя, в этом его волшебном мире тоже все довольно весело. Никаких социальных норм. Он на первой же встрече с терапевтом такого наговорил – ох, ты бы слышала… Убийства какие-то, каннибализм чуть ли не в порядке вещей…
Аня запнулась, внезапно передернула плечами, точно от холода.
- Ты не подумай, он не опасный сейчас, - продолжила она совсем другим тоном. – И Сашку ни за что не обидит. Он и с кровати-то лишний раз встать ленится.
По моим наблюдениям, Макс вовсе не ленился. Ему и правда было все равно. Смотреть в потолок, по его странной философии, было ничуть не лучше и не хуже, чем делать что-то иное. Все в равной мере бессмысленно, когда нынешняя жизнь – всего лишь ожидание на трамвайной остановке. Вот-вот подъедет желанный транспорт (Макс настаивал, что это именно трамвай, причем зеленый), и остановка, как и оставшиеся на ней люди, перестанет существовать.
- Понимаешь, - говорил он, разминая в руках сигарету и улыбаясь своей рассеянной, нездешней улыбкой, - я слишком поздно понял, что граница между сбывшимся и несбывшимся пролегает исключительно у меня в голове. И я знаю, что Ехо – просто одно из моих наваждений, самое любимое, но наваждение. Да мне и Джуффин об этом говорил, прямым текстом, а я-то, дурак, как обычно, не слушал, или слушал, да не понимал, и отшучивался в ответ. Только не так уж оно просто, это «просто». По большому счету – а иной меня, если честно, никогда не интересовал! – нет никакой разницы, снится мне мир или я снюсь миру, наваждение ли Ехо, или вот, например, Москва – чем она хуже или лучше? Может, мир Стержня и правда держится только на мне, на моей в него вере, но с другой стороны, как меня, реального меня, мог выдумать человек из мира, который одновременно существует и не существует? И такой ли уж я реальный, в таком случае? Может, мне и место там, среди прочих наваждений. Если уж все равно, где быть, так почему бы не остаться там, где все, кого я люблю?
Иногда мне казалось, что я действительно понимаю его речи, и от этого становилось неожиданно зябко, словно мы не в теплой палате беседовали, а стояли на холодном ветру где-то на изогнувшемся причудливой дугой мосту над рекой по имени Хурон – если я правильно запомнила название…
Однажды, кажется, в середине осени, Макс вручил мне толстую тетрадь – помятую, в мутной клеенчатой обложке.
- Бывает утомительно ее прятать от санитаров, - сообщил он мне с виноватой улыбкой. – Один раз уже отобрали, я снова стал писать, по памяти, но многое забывается… Знаешь, у меня предчувствие, что скоро что-то изменится. Может, меня тут скоро уже не будет. А это должен кто-то читать. Обещай мне, хоть иногда, перечитывать, ладно? Это очень важно, чтобы хоть один человек… потому что я сам, может быть…
Голос у него неожиданно сорвался.
- Может быть, я скоро сам перестану во все это верить, - шепотом закончил Макс, глядя в пол. – Они меня лечат, и вроде успешно, представляешь? Плетут паутину, сволочи… и я с каждым днем все прочней увязаю, и вот уже начинаю думать, может, однажды меня выпустят, я возьму блокнот, обзвоню все старые контакты, может, найду работу переводчиком или что-нибудь такое… я ж еще фотографией занимался, я говорил?
И такой у него был грустный взгляд - словами не передать.
Я притащила тетрадь домой, с неожиданным для себя волнением открыла, поразившись, каким мелким почерком пишет Макс – наверное, экономил место, но что же мне теперь, с лупой все это читать? Какая-то восторженная и наивная часть меня вопила, что в этом сомнительного вида манускрипте непременно должны содержаться пугающие откровения и волнующие тайны – не может ведь такая личность, как Макс, совсем не иметь отношения к пугающим тайнам мироздания… Чего уж греха таить, я успела уже немного влюбиться в загадочного пациента. Совсем немного, ровно настолько, чтобы внимательно слушать его бредни – но, пожалуй, не настолько, чтобы продолжать приходить в их палату, когда Сашку выпишут…
Конечно, реальность не смогла отказать себе в удовольствии в очередной раз щелкнуть меня по носу.
Ничего там особенного не было. Даже писатель из Макса не вышел бы. Сюжет – вроде бы и детективный, но логика сомнительная, злодеи очевидны, а «положительные» персонажи ведут себя столь странно, что начинаешь сомневаться, а кто же, собственно, тут злодей… Философия меж строк проглядывала интересная, но – все смутно знакомое, что-то откровенно содрано из Кастанеды, что-то из дзенских притч… Значительную часть тетради занимали подробные, обстоятельные описания приемов пищи в разнообразных забегаловках, причем все основные блюда непременно имели «божественный» и «неповторимый» вкус, а кое-где и рецепты приводились. Читая это, я горько усмехалась, и вспоминала ту серую баланду, которой кормят пациентов – я как-то видела Сашку за обедом... Неудивительно, что у Макса так разыгралось воображение.
Главгерой, понятное дело, был невероятно крут и всеми любим. Вот это, видимо, было больное место Макса – чтоб его любили. Желательно все подряд и исключительно «за красивые глаза». Типично для населения нашего мира, в общем-то. Ну и прочее, по мелочи – удивительные женщины, верные друзья, понимающий начальник, интересная работа, непомерно большая зарплата, огромный дом… Где-то на середине тетради я даже заскучала. Нет, слог у него был живой и динамичный, не спорю, но – о чем все это? Где смысл? Понятно, что автор не стремился создать связное произведение – просто добросовестно конспектировал свои галлюцинации, но… перевернув последнюю страницу, я почувствовала смутное недовольство – ну и что дальше-то? Ведь маячили между строк намеки на некую универсальную правду обо всем и вся – ну и где она, собственно? Этим недовольством я честно поделилась с Максом при следующей нашей встрече.
Он расправил плечи и засиял, как новенькая монета.
- Ты поняла! Как сказал бы один мой хороший приятель, «впилила»! – неожиданно радостно сообщил мне несостоявшийся писатель. И вытащил из-под матраса еще стопку тетрадей.
До сих пор не представляю, как он все это прятал от врачей и санитаров. Не иначе, в своей любимой «щели между мирами».
Всего тетрадей было штук десять, и я даже не все дочитала. Под Новый Год Сашку наконец-то выписали, а меня внезапно закрутила безумная карусель каких-то дел, многообещающих знакомств и масштабных проектов… я даже с Анечкой по-человечески не попрощалась, за что мне некоторое время было стыдно, ну честно, неделю уж точно. Тетради, однако, исправно перекладывались мною в ящик с собственным архивом при каждом переезде в последующие лет пять. Помотаться мне пришлось немало… впрочем, какое уж тут «пришлось», не стану лукавить – именно так я и мечтала жить когда-то, кочуя с места на место, впитывая, как губка, новые места и лица, запахи чешских кофеен и холод скандинавских ночей, нанизывая, точно стеклянные бусины, звучные иностранные имена новых друзей и случайных встречных на нитку-фенечку на запястье…
С Анечкой мы встретились во время моего очередного визита-набега в Москву – она поймала меня на выходе из перехода, взвизгнула радостно-звонко «Света!», так, что я чуть не споткнулась, хорошо, что не имею привычки ковылять на каблуках, не то наверняка покатилась бы кубарем по ступенькам. И через десять минут мы уже сидели в кафе, и она увлеченно рассказывала о своем замужестве, а я, не менее увлеченно – о том, какую прекрасную карьеру в итоге сделал Сашка, вот что значит – вовремя свалить за границу, а уж если по-честному, то – вовремя свалить от мамочки, для которой ты вечно останешься дефективным подростком, а не «эксцентричным талантом», как осторожно обозвали его в газетах после лондонской выставки. Я о его успехах, впрочем, слышала в основном от общих знакомых – пути наши разошлись окончательно и бесповоротно.
И только, выслушав мелодраматическую (а потому скучную до зевоты) историю Анечки и ее счастливо обретенного «прекрасного принца», я вдруг вспомнила про Макса и, повинуясь какому-то неясному внутреннему импульсу, спросила: «А помнишь, был такой парень, с Сашкой в палате…»
Реакция бывшей приятельницы меня поразила. Она вздрогнула, побледнела, запнулась на полуслове, зачем-то полезла в сумочку, бесцельно там пошарила и, наконец, вцепившись обеими руками в салфетку, начала нервным движением ее комкать.
- Так умер он, - не глядя на меня, ответила наконец Аня. – Я как раз дежурила…
Холодный ветер с Хурона снова невесомой рукой погладил мою спину, пробрав в этот раз до костей.
- Вот, значит, как… - я действительно не знала, что сказать. В душе поднималась какая-то глупая, неуместная обида на Макса – как же так? Взял и умер? А как же… как же цветные мостовые Ехо, и резные мосты Кетари, и прочая красивая чепуха из его любимого наваждения – все умерло вместе с ним, ведь верно? Никогда не думала, что смогу так внезапно и так остро затосковать по чему-то несуществующему, да и никогда не существовавшему, несбывшемуся, по терминологии того же Макса…
Аня тем временем все мучила несчастную салфетку, напряженно хмурилась, будто что-то решая.
- Тебе, Свет, я расскажу, - наконец выпалила она, поглядев на меня отчаянно и с вызовом. – Ты ж человек понимающий, не сдашь меня… бывшим коллегам? – Сдавленный, нервный смешок... – Я ведь тогда уволилась, сразу после этого.
И Анечка рассказала. О том, как сидела у окна на втором этаже, поздним субботним вечером, и вдруг увидела, что по тропинке внизу идет человек в больничной пижаме. Она узнала Макса, его неровную, торопливую походку, и уже вскочила было, чтоб кинуться к охране, предупредить… да так и замерла, прижавшись носом к стеклу и не дыша. Потому что из полумрака в конце тропинки вдруг появились две высокие фигуры в белых одеждах… нет, одна в белом, другая – в серебристом. Это были мужчины в длинных плащах экзотического покроя, и восточных тюрбанах, и глаза их светились в темноте мягким зеленоватым светом, и, увидев это, Аня окончательно окаменела, не в силах шевельнуться, потому что происходящее было слишком невероятным…
А Макс тем временем побежал к ним, как был, босиком, запинаясь, сначала неуверенно, а потом – отчаянно, словно от этого зависела его жизнь… И тот из пришельцев, что был в серебристом, шагнул ему навстречу и поймал его в раскрытые объятия, прижал к себе, что-то сказал, смеясь и ласковым жестом взлохматив и без того растрепанные волосы Макса, а тот вцепился в него так, словно этот пожилой мужчина был его личным спасательным кругом посреди бушующего океана… Отпустив его наконец, Макс тут же повис на шее у второго, и тот осторожно погладил его по спине руками в больших нелепых рукавицах. А потом Макс требовательно схватил обоих за руки, что-то спросил, напряженно, отчаянно, глядя то на одного, то на другого… и, видимо, получил положительный ответ, потому что расслабился, заулыбался и, так и не отпуская руки пришельцев, доверчиво пошел с ними по тропинке. И уже через несколько шагов все три силуэта вновь растаяли в вечерних сумерках. А перепуганная Аня наконец смогла оторваться от окна и на деревянных, негнущихся ногах отправилась в палату Макса.
Он лежал на спине, в спокойной, расслабленной позе, и на губах его застыла все та же мечтательная улыбка, с которой он рассказывал о волшебном городе Ехо.
- Сердце, - лаконично пояснила мне Аня. – Просто остановилось. Тихо, во сне…
Она улыбнулась неловко, словно извиняясь за свой невероятный рассказ.
- Я все думаю, может за ним… ангелы приходили? Ну, знаешь… я никогда особенно не верила, но…
Аня не читала тех клеенчатых тетрадок, и не могла знать, что в белых одеждах ходят не только ангелы, но и, например, сэр Шурф Лонли-Локли. А его непосредственный начальник, наверное, долго смеялся бы, узнав, за кого их приняли в нашем мире…
Запах духов моей приятельницы уже давно растаял, растворившись в извечном столичном смоге, а я все сидела за столиком, словно оглушенная свалившейся на меня информацией, и думала, что надо бы отредактировать писанину сэра Вершителя, да потащить в какое-нибудь издательство. В конце концов, от нее, говорят, зависит существование целого мира – ни много, ни мало… А там, чем черт не шутит, может, и подзаработаю чуток – Макс ведь все равно не явится качать свои «авторские права».
Никогда не знаешь, где тебе повезет.
Джен, ангст, смерть персонажа, сомнения в реальности реальности, сомнительный же хэппиенд.
В ролях: Макс, оригинальные персонажи, Джуффин, Шурф,и некая Светлана М.
)читать дальшеСашку забрали в феврале. Собственно, не то чтобы забрали – сдала его собственная маман. Маман у него была личностью примечательной, в том смысле, что такой эталонный образец не то позднесоветской, не то раннеперестречной мещанки еще поискать надо. Куда уж ей понять свободного художника. Сашка, впрочем, сам был тот еще субъект, особенно в маниакальной фазе. Конечно, в психушке его быстро загоняли обратно в депрессивную, накачивали чем-то труднопроизносимым и через пару месяцев сдавали на руки довольной родительнице. Однако в этот раз он завис надолго.
Первое время мы ходили к нему всей компанией, таскали книжки и дорогущие «трофейные» сигареты – последними приходилось щедро угощать санитаров, чтобы все остальное доходило по адресу. Потом как-то вышло, что я стала приходить одна. От нашего бурного романа к тому времени остались рожки да ножки, да и те в столь печальном состоянии, что не всякий таксидермист возьмется придать им видимость жизни; и все же, руководствуясь каким-то смутным чувством то ли вины, то ли ответственности, я исправно ходила навещать Сашку – раз в неделю, по субботам, когда дежурила Анечка, милая девочка-практикантка, с которой мы быстро подружились и нередко засиживались за чаем после ее смены. Сигареты благодаря ней стали попадать к Сашке в полном объеме, а мне даже позволялось засиживаться в палате в неурочное время, подолгу пересказывая непутевому нашему товарищу сплетни второй свежести – за прочими я и сама следить не успевала. Санек слушал рассеянно, кивал невпопад, сигареты в палате не смолил – мусолил в зубах, не зажигая, потому что курить без опаски можно было разве что после ужина в каком-нибудь укромном уголке чахлого сада снаружи, если выпустят на прогулку, конечно.
В один из таких визитов, когда мой неудавшийся романтический герой был особенно задумчив после ударной дозы амитриптилина, и не особенно утруждал себя реакцией на мою болтовню, на соседней койке что-то зашевелилось, почесалось и явило на свет из-под груды серых покрывал вполне симпатичную небритую физиономию лет тридцати плюс-минус бесконечность.
- Ты похожа на буривуха,- сообщил мне Сашкин сосед по палате, очевидно, новенький – до сих пор эту койку занимал какой-то костлявый старик, во время моих визитов всегда лежавший на ней неподвижной мумией, со строгим и возвышенным выражением лица – ни дать ни взять, индийский йог в глубоком трансе.
- На кого? – я растерялась. На минуту мне даже захотелось позвать санитаров… хотя парень вовсе не производил впечатления опасного психа. Да и не держали в этом отделении буйных. Но кто их знает, этих ребят?..
- Буривух – это такая птица, - доверительно сообщил мне мой новый собеседник. Он выпутался из одеял и сел, подобрав под себя ноги. Вид у него был вполне спокойный и доброжелательный, только двигался он как-то неуверенно, словно боясь провалиться сквозь поверхность окружающих предметов куда-то еще… ну, так мне показалось. – На Арварохе их считают священными, а у нас в Ехо – просто уважают за феноменальную память. У них большие круглые глаза, совсем как у тебя. Слушай, поделишься сигаретой?
Так я познакомилась с Максом.
- Тяжелый случай, - рассказывала мне Анечка неделей спустя. – Парень почти круглосуточно живет в вымышленном мире, с детально проработанной географией, историей и мифологией, представляешь? Рассуждает со знанием дела о двести тридцать какой-то там ступени магии, и о том, чем она опасна… При всем при этом – такой милый, обаятельный, нормально идет на контакт… ну, в удачные свои дни. Но совершенно не способен существовать в социуме. Как бы это объяснить, без специальных терминов… понимаешь, он, похоже, считает, что весь этот мир ему только снится. Наш мир, то есть. Ну, или он просто здесь проездом как бы. Временно потерял магическую силу, но верит, что его непременно найдут товарищи из того, волшебного мира, и спокойно их ждет… ну, почти всегда спокойно. Были инциденты, на самом деле… поэтому, его только недавно обратно перевели, из буйного отделения. Сейчас-то вроде ничего, новый препарат на нем пробуют, вроде хорошо пошло. Ну, точнее, препарат-то старый, дозировка новая… так, о чем это я? Понимаешь, если мир вокруг ему снится, значит – все можно. И ничто не имеет значения – работа, друзья... Хотя, в этом его волшебном мире тоже все довольно весело. Никаких социальных норм. Он на первой же встрече с терапевтом такого наговорил – ох, ты бы слышала… Убийства какие-то, каннибализм чуть ли не в порядке вещей…
Аня запнулась, внезапно передернула плечами, точно от холода.
- Ты не подумай, он не опасный сейчас, - продолжила она совсем другим тоном. – И Сашку ни за что не обидит. Он и с кровати-то лишний раз встать ленится.
По моим наблюдениям, Макс вовсе не ленился. Ему и правда было все равно. Смотреть в потолок, по его странной философии, было ничуть не лучше и не хуже, чем делать что-то иное. Все в равной мере бессмысленно, когда нынешняя жизнь – всего лишь ожидание на трамвайной остановке. Вот-вот подъедет желанный транспорт (Макс настаивал, что это именно трамвай, причем зеленый), и остановка, как и оставшиеся на ней люди, перестанет существовать.
- Понимаешь, - говорил он, разминая в руках сигарету и улыбаясь своей рассеянной, нездешней улыбкой, - я слишком поздно понял, что граница между сбывшимся и несбывшимся пролегает исключительно у меня в голове. И я знаю, что Ехо – просто одно из моих наваждений, самое любимое, но наваждение. Да мне и Джуффин об этом говорил, прямым текстом, а я-то, дурак, как обычно, не слушал, или слушал, да не понимал, и отшучивался в ответ. Только не так уж оно просто, это «просто». По большому счету – а иной меня, если честно, никогда не интересовал! – нет никакой разницы, снится мне мир или я снюсь миру, наваждение ли Ехо, или вот, например, Москва – чем она хуже или лучше? Может, мир Стержня и правда держится только на мне, на моей в него вере, но с другой стороны, как меня, реального меня, мог выдумать человек из мира, который одновременно существует и не существует? И такой ли уж я реальный, в таком случае? Может, мне и место там, среди прочих наваждений. Если уж все равно, где быть, так почему бы не остаться там, где все, кого я люблю?
Иногда мне казалось, что я действительно понимаю его речи, и от этого становилось неожиданно зябко, словно мы не в теплой палате беседовали, а стояли на холодном ветру где-то на изогнувшемся причудливой дугой мосту над рекой по имени Хурон – если я правильно запомнила название…
Однажды, кажется, в середине осени, Макс вручил мне толстую тетрадь – помятую, в мутной клеенчатой обложке.
- Бывает утомительно ее прятать от санитаров, - сообщил он мне с виноватой улыбкой. – Один раз уже отобрали, я снова стал писать, по памяти, но многое забывается… Знаешь, у меня предчувствие, что скоро что-то изменится. Может, меня тут скоро уже не будет. А это должен кто-то читать. Обещай мне, хоть иногда, перечитывать, ладно? Это очень важно, чтобы хоть один человек… потому что я сам, может быть…
Голос у него неожиданно сорвался.
- Может быть, я скоро сам перестану во все это верить, - шепотом закончил Макс, глядя в пол. – Они меня лечат, и вроде успешно, представляешь? Плетут паутину, сволочи… и я с каждым днем все прочней увязаю, и вот уже начинаю думать, может, однажды меня выпустят, я возьму блокнот, обзвоню все старые контакты, может, найду работу переводчиком или что-нибудь такое… я ж еще фотографией занимался, я говорил?
И такой у него был грустный взгляд - словами не передать.
Я притащила тетрадь домой, с неожиданным для себя волнением открыла, поразившись, каким мелким почерком пишет Макс – наверное, экономил место, но что же мне теперь, с лупой все это читать? Какая-то восторженная и наивная часть меня вопила, что в этом сомнительного вида манускрипте непременно должны содержаться пугающие откровения и волнующие тайны – не может ведь такая личность, как Макс, совсем не иметь отношения к пугающим тайнам мироздания… Чего уж греха таить, я успела уже немного влюбиться в загадочного пациента. Совсем немного, ровно настолько, чтобы внимательно слушать его бредни – но, пожалуй, не настолько, чтобы продолжать приходить в их палату, когда Сашку выпишут…
Конечно, реальность не смогла отказать себе в удовольствии в очередной раз щелкнуть меня по носу.
Ничего там особенного не было. Даже писатель из Макса не вышел бы. Сюжет – вроде бы и детективный, но логика сомнительная, злодеи очевидны, а «положительные» персонажи ведут себя столь странно, что начинаешь сомневаться, а кто же, собственно, тут злодей… Философия меж строк проглядывала интересная, но – все смутно знакомое, что-то откровенно содрано из Кастанеды, что-то из дзенских притч… Значительную часть тетради занимали подробные, обстоятельные описания приемов пищи в разнообразных забегаловках, причем все основные блюда непременно имели «божественный» и «неповторимый» вкус, а кое-где и рецепты приводились. Читая это, я горько усмехалась, и вспоминала ту серую баланду, которой кормят пациентов – я как-то видела Сашку за обедом... Неудивительно, что у Макса так разыгралось воображение.
Главгерой, понятное дело, был невероятно крут и всеми любим. Вот это, видимо, было больное место Макса – чтоб его любили. Желательно все подряд и исключительно «за красивые глаза». Типично для населения нашего мира, в общем-то. Ну и прочее, по мелочи – удивительные женщины, верные друзья, понимающий начальник, интересная работа, непомерно большая зарплата, огромный дом… Где-то на середине тетради я даже заскучала. Нет, слог у него был живой и динамичный, не спорю, но – о чем все это? Где смысл? Понятно, что автор не стремился создать связное произведение – просто добросовестно конспектировал свои галлюцинации, но… перевернув последнюю страницу, я почувствовала смутное недовольство – ну и что дальше-то? Ведь маячили между строк намеки на некую универсальную правду обо всем и вся – ну и где она, собственно? Этим недовольством я честно поделилась с Максом при следующей нашей встрече.
Он расправил плечи и засиял, как новенькая монета.
- Ты поняла! Как сказал бы один мой хороший приятель, «впилила»! – неожиданно радостно сообщил мне несостоявшийся писатель. И вытащил из-под матраса еще стопку тетрадей.
До сих пор не представляю, как он все это прятал от врачей и санитаров. Не иначе, в своей любимой «щели между мирами».
Всего тетрадей было штук десять, и я даже не все дочитала. Под Новый Год Сашку наконец-то выписали, а меня внезапно закрутила безумная карусель каких-то дел, многообещающих знакомств и масштабных проектов… я даже с Анечкой по-человечески не попрощалась, за что мне некоторое время было стыдно, ну честно, неделю уж точно. Тетради, однако, исправно перекладывались мною в ящик с собственным архивом при каждом переезде в последующие лет пять. Помотаться мне пришлось немало… впрочем, какое уж тут «пришлось», не стану лукавить – именно так я и мечтала жить когда-то, кочуя с места на место, впитывая, как губка, новые места и лица, запахи чешских кофеен и холод скандинавских ночей, нанизывая, точно стеклянные бусины, звучные иностранные имена новых друзей и случайных встречных на нитку-фенечку на запястье…
С Анечкой мы встретились во время моего очередного визита-набега в Москву – она поймала меня на выходе из перехода, взвизгнула радостно-звонко «Света!», так, что я чуть не споткнулась, хорошо, что не имею привычки ковылять на каблуках, не то наверняка покатилась бы кубарем по ступенькам. И через десять минут мы уже сидели в кафе, и она увлеченно рассказывала о своем замужестве, а я, не менее увлеченно – о том, какую прекрасную карьеру в итоге сделал Сашка, вот что значит – вовремя свалить за границу, а уж если по-честному, то – вовремя свалить от мамочки, для которой ты вечно останешься дефективным подростком, а не «эксцентричным талантом», как осторожно обозвали его в газетах после лондонской выставки. Я о его успехах, впрочем, слышала в основном от общих знакомых – пути наши разошлись окончательно и бесповоротно.
И только, выслушав мелодраматическую (а потому скучную до зевоты) историю Анечки и ее счастливо обретенного «прекрасного принца», я вдруг вспомнила про Макса и, повинуясь какому-то неясному внутреннему импульсу, спросила: «А помнишь, был такой парень, с Сашкой в палате…»
Реакция бывшей приятельницы меня поразила. Она вздрогнула, побледнела, запнулась на полуслове, зачем-то полезла в сумочку, бесцельно там пошарила и, наконец, вцепившись обеими руками в салфетку, начала нервным движением ее комкать.
- Так умер он, - не глядя на меня, ответила наконец Аня. – Я как раз дежурила…
Холодный ветер с Хурона снова невесомой рукой погладил мою спину, пробрав в этот раз до костей.
- Вот, значит, как… - я действительно не знала, что сказать. В душе поднималась какая-то глупая, неуместная обида на Макса – как же так? Взял и умер? А как же… как же цветные мостовые Ехо, и резные мосты Кетари, и прочая красивая чепуха из его любимого наваждения – все умерло вместе с ним, ведь верно? Никогда не думала, что смогу так внезапно и так остро затосковать по чему-то несуществующему, да и никогда не существовавшему, несбывшемуся, по терминологии того же Макса…
Аня тем временем все мучила несчастную салфетку, напряженно хмурилась, будто что-то решая.
- Тебе, Свет, я расскажу, - наконец выпалила она, поглядев на меня отчаянно и с вызовом. – Ты ж человек понимающий, не сдашь меня… бывшим коллегам? – Сдавленный, нервный смешок... – Я ведь тогда уволилась, сразу после этого.
И Анечка рассказала. О том, как сидела у окна на втором этаже, поздним субботним вечером, и вдруг увидела, что по тропинке внизу идет человек в больничной пижаме. Она узнала Макса, его неровную, торопливую походку, и уже вскочила было, чтоб кинуться к охране, предупредить… да так и замерла, прижавшись носом к стеклу и не дыша. Потому что из полумрака в конце тропинки вдруг появились две высокие фигуры в белых одеждах… нет, одна в белом, другая – в серебристом. Это были мужчины в длинных плащах экзотического покроя, и восточных тюрбанах, и глаза их светились в темноте мягким зеленоватым светом, и, увидев это, Аня окончательно окаменела, не в силах шевельнуться, потому что происходящее было слишком невероятным…
А Макс тем временем побежал к ним, как был, босиком, запинаясь, сначала неуверенно, а потом – отчаянно, словно от этого зависела его жизнь… И тот из пришельцев, что был в серебристом, шагнул ему навстречу и поймал его в раскрытые объятия, прижал к себе, что-то сказал, смеясь и ласковым жестом взлохматив и без того растрепанные волосы Макса, а тот вцепился в него так, словно этот пожилой мужчина был его личным спасательным кругом посреди бушующего океана… Отпустив его наконец, Макс тут же повис на шее у второго, и тот осторожно погладил его по спине руками в больших нелепых рукавицах. А потом Макс требовательно схватил обоих за руки, что-то спросил, напряженно, отчаянно, глядя то на одного, то на другого… и, видимо, получил положительный ответ, потому что расслабился, заулыбался и, так и не отпуская руки пришельцев, доверчиво пошел с ними по тропинке. И уже через несколько шагов все три силуэта вновь растаяли в вечерних сумерках. А перепуганная Аня наконец смогла оторваться от окна и на деревянных, негнущихся ногах отправилась в палату Макса.
Он лежал на спине, в спокойной, расслабленной позе, и на губах его застыла все та же мечтательная улыбка, с которой он рассказывал о волшебном городе Ехо.
- Сердце, - лаконично пояснила мне Аня. – Просто остановилось. Тихо, во сне…
Она улыбнулась неловко, словно извиняясь за свой невероятный рассказ.
- Я все думаю, может за ним… ангелы приходили? Ну, знаешь… я никогда особенно не верила, но…
Аня не читала тех клеенчатых тетрадок, и не могла знать, что в белых одеждах ходят не только ангелы, но и, например, сэр Шурф Лонли-Локли. А его непосредственный начальник, наверное, долго смеялся бы, узнав, за кого их приняли в нашем мире…
Запах духов моей приятельницы уже давно растаял, растворившись в извечном столичном смоге, а я все сидела за столиком, словно оглушенная свалившейся на меня информацией, и думала, что надо бы отредактировать писанину сэра Вершителя, да потащить в какое-нибудь издательство. В конце концов, от нее, говорят, зависит существование целого мира – ни много, ни мало… А там, чем черт не шутит, может, и подзаработаю чуток – Макс ведь все равно не явится качать свои «авторские права».
Никогда не знаешь, где тебе повезет.
-
-
10.03.2017 в 16:24-
-
10.03.2017 в 16:27